СЕРГЕЙ
60 лет, пенсионер, бездомный
Я на улице с 2010 года.
Люди и пнуть ногой могут. Им и в голову не придет, что у человека сердечный приступ. Впрочем, в Петербурге немного не так. Пока еще есть память о Блокаде. Вот моя бабушка — блокадница, если видела, что человек лежит — пьяница-не пьяница — никогда мимо не проходила. Подымет, уши потрет, всё сделает, чтоб понять, пьяный он просто или помощь нужна. А сейчас запросто пройдут мимо. Равнодушные стали.
Сестрица работала в риэлторской конторе. Там всего и нахваталась, там и научилась квартирным фокусам.
А мама меня попросила: «Сережа, поживи у меня!» Ну, я бросил всё и поехал.
Я — сварщик.
Они мне наливают, наливают, наливают. Приехали. Оформили документы. Вот и всё.
Мама учитель, преподаватель бывший. Поэтому она любила поговорить по телефону в старости.
Мне-то и не нужна была эта квартира, я и приехал-то только к маме. У меня в Шлиссельбурге была своя семья.
У мамы второй инсульт случился на могиле отца.
Мама газ включает и идет искать спички. Ну, я знал, что это чревато, и газ в квартиру перекрыл. Мама звонит соседке: «Дуся, у нас газ кончился! Серега с работы придёт, не на чем ему еду приготовить». Ну, соседка и дала маме электрическую плитку. Прихожу я вечером. Всё в дыму. Поле боя. Мама поставила разогреваться еду, а сама с ложечкой прикорнула на диванчике. Так я и оставил работу. Нельзя было маму одну оставлять.
В Шлиссельбург перед моим отъездом приехала теща. И кричит: «Светка — предательница, я ей все, а она мне: «Либо ты пить бросишь, либо поезжай домой квасить!»». (Это она про младшую сестру жены моей). Так тёща у нас осталась. Я тогда не понял, почему она на винтах. Она всю жизнь начальником была, вся на пальцах, а тут потерянная и нервная. А она, оказывается, должностей всех лишилась. Скандал у неё был.
Такой боевой бабе сложно быть нулём без палки. Вот ей и нужен был враг народа. Из меня, дочери и внуков она, конечно, выбрала меня.
«Это я суп сварила!», «Это я тебе конфетку купила!» — а на какие шиши, это детали. Так и завоевала детей.
Вот пока меня не было, они с женой моей любимой квасить и начали. А жене кроить нужно. Она — конструктор-модельер, костюмы спортивные собирала. А как тут кроить, когда пьешь? Получила расчет, пришла, ну и мать рада: есть, что пропить.
Младшему сыну 30, а старшему 35. Бабушку похоронили, маму тоже похоронили. Умерли обе от цирроза печени. Приезжал — не пущают. Настроили их против меня, как следует.
Я все хочу снова в Шлиссельбург съездить, но мне уже трудно. У меня о,2 на одном глазу, а на втором глазу 0. Впрочем, что тут ехать-то? Доеду.
Глаза, говорят, что лечатся. А то говорят, что не лечатся.
В Боткинской больнице врач есть — Анатолий Евгеньевич. Он по бомжам. Я к нему пришел — он меня сразу на скорой лечиться отправил. Врачи один глаз отключили, а для второго, пока он ещё видел, лекарства выписали. Я и пил, пока меня эти не подхватили — протестанты. «Ой, поедем к нам! Там у нас работа, спокойствие…» А лекарства закончились, и к врачу мне нужно было ходить регулярно. А они говорят: «Видишь и видишь!», пока сами не увидели, что я уже и Библию-то читать не могу, вверх ногами беру. За три месяца почти совсем зрения и лишился.
В Бога верю. Потому что, когда совсем плохо, то кто-то тебя как под попку подбрасывает и в безопасную зону отправляет. Вот такое у меня ощущение.
Мечты-то кончились у меня как-то. Люди бездомные комнаты получают. Радуются. А что дальше делать с этой комнатой? У меня 9 тысяч пенсия. Куда я на них слепой и один?
Все мои друзья на погосте.
Самое страшное, когда на улице оказываешься, это одиночество. Ненужность. Раньше, помню, дети заболели, и нужно было их кормить, надрываться на стройке за квартиру новую. А если ты и детям своим не нужен, то ради чего надрываться? То ничего уже и не нужно.
Люди друг от друга отказываются от озлобленности.
Я картошку в поле копал, а тёща с женой пропивали. И когда пропили последний мешок, я не выдержал и говорю им: «Сейчас газу в квартиру напущу и взорву всё это к чертовой матери!» Тёща за руку хватает и во двор: «Террорист! Милиция! Взорвать всё хочет!» Ну, соседка какая-то новая, незнакомая услышала и вызвала милицию. Приезжает ОМОН. В касках, с автоматами. Дверь пришли ломать. А зачем? Она открыта. Участковый меня знает. Мы с ним вместе на стройке работали. «Ты что ли взрываться собрался?» А я говорю: «Ну!». Под столом 4 бутылки вина стояли. Участковый мне: «Пойдем, бутылку возьми». Вышли, сели на деревья заваленные. «Пей!» — говорит. Я выпил. «Успокоился? Иди домой». А я прихожу и слышу разговоры на своей кухне: «Наверно, 5 лет дадут, за терроризм». Появляюсь в двери. Немая сцена. Теща нашлась: «Да ты им взятку дал!» — «Точно! — говорю, — картошкой».
А люди помогают. Иногда так, иногда из выгоды из своей. Вот, например, у парня была дача. 40 верст от Питера. А парень ходит в море и не может за дачей следить. Ну я там сторожем и жил. Он привозил мне и поесть, и всё. Как-то приходят туда гаишники и спрашивают: «Вы — собственник?». «Нет, я не собственник, я только сторожу», — отвечаю. «У тебе пожрать-то есть? Возьми сухпаи на всякий случай». И дали мне два больших пакета.
Там собака прибилась ко мне. Только на вид страшная — боксёр, а сама, как голубь мира. Контуженная. Тоже левый глаз, как и у меня. Видимо, стреляли в неё. Ну и жили мы там на даче вместе. И ей хорошо, и хозяева не против.
Друга на улице, может, даже легче встретить. Мы же все — бездомные, жизнью побитые, судьбой обделённые. Вот и понимаем друг друга лучше.
Сестра моя, ладно, через меня переступила, но ведь и через маму.
О самоубийстве никогда не думал. Я, наверно, не того воспитания. Чтоб на себя руки… это надо как-то… Не нами жизнь дана — не нам и…
Я русский человек. Как и все, люблю выпить.
Рука у меня музыкально только выглядит. На самом деле она разбита, там живых костей нет.
Я в детстве двоеборьем зимним занимался, поэтому почти не учился.
Неприятно, когда тебе мент в рожу плюет, которому, чтоб тебя в камере держать, ещё и денег дали.
Я слишком сомневаюсь, что справедливость когда-то где-то восстанавливается.
Сестра меня продала не за хоромы, а за старую квартиру с печным отоплением. Но это же нонсонс. Ради чего?
Иногда так хочется стать сволочью, ну, честное слово!
В городе от голода не умрёшь. Бездомные — такие же, как и я — всегда наведут на еду. Вот, например, к Анатолию Евгеньевичу в Боткинскую всегда можно прийти чаю попить. А в 8 вечера за Боткинской, напротив морга, еду раздают из машины «Дьякон». И они кормят. И ещё есть организации… Только их почему-то гоняют постоянно.
Нас выгоняют не милиционеры, а охрана. Милиционеры стоят, отвернувшись.
В зале ожидания можно зимнюю ночь переждать. Ты только сиди тихонько. Прилечь нельзя. Спи сидя. И тогда не выгонят.
А чего бояться, когда нечем дорожить и не за что трястись?
Я слишком долго был в пионерах, чтобы в жизнь загробною верить. Можно верить в Бога, в то, что он тебе помогает. А загробная жизнь — это уже выше крыши моей бани.
(Беседовала Настя Рябцева)