ГРИГОРИЙ

Году в 2003 я захотел помогать кому-то, делать что-то не только для себя и своих близких, но и для далеких. В тот момент мне было все равно, кому именно помогать. Но у меня была очень хорошая подруга, которая уже тогда ездила на Ночном автобусе (проект Ночлежки). Я связался с координатором и тоже поехал. И дальше ездил довольно долго — лет 6 или 7. То раз в неделю, то раз в две.

У меня экономическое образование. Я долго – около 10 лет, работал в коммерческих компаниях и однажды понял, что этап работы в бизнесе подошел к концу, и хочется мне на самом деле заниматься не этим, а чем-то другим — для меня более осмысленным. Думал и про работу спасателем в горах – я альпинист, и про что-то врачебное, но в результате решил искать работу в благотворительных организациях или создавать свою.  И тут произошло нечто случайное. Конечно, в “Ночлежке” мне хотелось работать больше всего, но понятно, что вакансии в благотворительных организациях бывают редко, потому что их в принципе мало, и потому что работников там мало. Но не прошло и месяца с тех пор, как я принял решение, и вот я сталкиваюсь на Невском проспекте со своей знакомой, которая идет вместе с какой-то девушкой. Оказалось, что эта девушка — тогдашний директор Ночлежки Зоя Соловьева. И я стал Зое задавать всякие вопросы, думая создавать свою благотворительную организацию. А Зоя на меня посмотрела внимательно и на следующий день предложила работать координатором Пунктов обогрева в Ночлежке. Был уже октябрь месяц и на сооружение Пункта обогрева на новом месте было буквально несколько недель. Так что я немедленно с головой погрузился в поиски денег, переговоры с районными администрациями и прочее, и прочее. А буквально через еще полгода Зоя решила учиться на архитектора и уехала в Германию, и коллеги выбрали меня в руководители. И вот уже 5 лет я работаю директором “Ночлежки”.

Я очень рад, что так далеко заехал на Ночном автобусе. У меня нет мысли на что-то это менять, хотя иногда я боюсь, что каких-то внутренних ресурсов мне не хватит, но пока хватает. И сейчас я как-то плохо себе себя представляю вне Ночлежки, что, может, тоже не вполне правильно. Но как есть.

Организациям, которые помогают детям, раковым больным, животным, легче привлекать ресурсы, будь то волонтеры, деньги, чиновники или спонсоры. Хотя и для них это совсем не просто. Такие организации обычно крупнее, у них больше денег и сотрудников.

Организаций, которые помогают бездомным, всего несколько десятков на всю страну.

И в России, и за границей люди охотнее помогают детям, чем взрослым. Тем более бездомным взрослым.

Но стереотипы вроде «сами виноваты» и «сами выбрали» у нас гораздо шире распространены, чем за рубежом. Мне кажется, что у нас включается мощный защитный механизм, потому что на самом-то деле люди понимают, что тоже могут однажды оказаться на улице. Очень тяжело признать несправедливость мира, в котором существуешь, его полную абсурдность и непредсказуемость. Если согласиться, что бездомные такие же люди, то придется согласиться, что любой может среди них оказаться, а это значит — что? И я, значит, могу там оказаться, мои друзья, мои дети или родители? Это просто страшно.

День открытых дверей в «Ночлежке». Директор рассказывает о предрассудках, связанных с работой благотворительных организаций.

Да, я действительно думаю, что это может с каждым случиться. Жизнь непредсказуема. Любой человек может серьезно заболеть, стать душевнобольным, он может просто состариться потихонечку, потерять всех своих родственников и друзей, и дальше по той или иной причине оказаться на улице в такой ситуации, когда уже некому ему помочь. Когда ему не к кому обратиться за помощью.

За время работы разные истории прошли перед глазами. Истории про успешных бизнесменов, например, которые в какой-то момент брали кредит, который не могли отдать и в результате вместе с детьми оказывались на улице.

Конечно, у человека, у которого много друзей, родственников, знакомых, у человека, который живет в родном городе, у которого есть квартира в собственности, меньше шансов стать бездомным. Но тем не менее, они всегда есть. И это нормально, что они есть. Такой риск есть у человека в любой стране, к сожалению, это неотъемлемая часть общественного устройства. Мы не можем сделать так, чтобы бездомных не было,  но мы должны сделать так, чтобы они не оставались один на один со своей бедой.

Во-первых, нужно добиваться того, чтобы причин, из-за которых люди оказываются на улице было как можно меньше: реформировать систему детских домов, бороться с мошенничеством в сфере недвижимости, создавать рабочие места в регионах, чтобы людям не приходилось ехать в мегаполисы на поиски работы и т.д.

И во-вторых,  нужно добиваться того, чем в России, к сожалению, почти никто не занимается  — нужно помогать людям выбираться, когда они только попали на улицу, нужно, чтоб они были застрахованы не от улицы, а  от того, что им с этой улицы никто не поможет выбраться. Это то, что нужно делать. И, скажем, в европейских странах это делают, там есть разветвленная система общественных и государственных организаций, помогающих тем, кто оказался на улице. Средний стаж бездомности во Франции – 14 месяцев, в Норвегии – 10. А в России – 7 лет.

До того, как я стал волонтером, я о бездомных особенно не задумывался. Но начав ездить на Ночном автобусе, был рад, что попал именно в эту сферу. Сейчас я думаю, что если бы я тогда не занялся помощью бездомным, я бы занялся помощью ВИЧ-инфицированным или мигрантам, или заключенным, или душевнобольным, которые гниют в психоневрологических интернатах. Все они почти никакого отклика у общества не вызывают, к сожалению, как и бездомные. В общем наверное всегда было желание помогать тем, кому неоткуда ждать помощи. До какой-то поры неосознанное, а потом уже, после первых месяцев в Ночном автобусе, осознанное.

При слове «бомж» люди обычно представляют человека пьяного, от которого плохо пахнет, забулдыгу, лежащего на асфальте. Нужно понимать, что людей, которые недавно на улице оказались, мы не идентифицируем как бездомных в толпе. Ни сторонний человек их не идентифицирует, ни я их не идентифицирую. И это, кстати, было большим открытием для меня, когда я занялся организацией Пунктов обогрева и увидел, какие люди стали к нам приходить и стоять в очереди для того, чтобы попасть в этот пункт обогрева — тогда единственный на весь город. В этой очереди масса была людей, которых невозможно себе представить в этом месте и в этой роли. Хотелось подойти и спросить: «А вы знаете, что это за очередь, куда вы стоите? Знаете, что придется на туристическом коврике спать, вповалку вместе с еще 50 людьми?». Они знали, конечно.

Григорий на благотворительном классическом концерте в пользу «Ночлежки».

Человеку, который много лет на улице, намного сложнее выбраться, чем человеку, который попал на улицу недавно. У людей, которые много месяцев и тем более лет провели на улице, в какой-то момент заканчиваются ресурсы, кончается вера в то, что получится изменить ситуацию. Они опускают руки, многие начинают выпивать. Они могут даже отказываться от помощи – просто не поверят, что кто-то вдруг бескорыстно будет им помогать.

Тем не менее нашим соцработникам, юристам и психологам удается помогать и таким людям выбраться с улицы и зажить обычной жизнью. Но это, конечно, сложнее,  чем помочь человеку, который остался без жилья недавно.

Например, во Франции бездомным с большим стажем бездомности удается помочь гораздо чаще. Просто потому, что там есть на это ресурсы, есть система помощи.

К сожалении, в России нет ни одного такого сотрудника, как out-reach работник, который в своем районе знал бы всех бездомных, заводил бы с ними разговоры, помогал. Несколько месяцев может уйти только на то, чтобы наладить контакт.

Человеку, который недавно оказался на улице, зачастую достаточно дать три-четыре месяца в приюте на то, чтобы он пришел в себя, восстановил документы, если он их потерял или если у него их украли, чтобы он устроился на работу и начал снимать себе жилье.

У нас в приюте всего 52 места и все они практически всегда заняты. Очень тяжело выбирать, кого селить, а кому, к сожалению, отказывать.

Как правило, после того, как мы людям помогли, мы их больше не видим. Мало кто хочет и любит вспоминать о таком периоде в своей жизни. Иногда кто-нибудь заходит, отдает соцработникам тортик, коробочку конфет и уходит. Но есть и другие истории. Например, есть женщина, которая жила в приюте, а потом устроилась работать парикмахером и стала снимать себе жилье. В какой-то момент, через несколько месяцев, она пришла в “Ночлежку” и предложила стричь бесплатно жильцов приюта. И с тех пор минимум раз в месяц их стрижет.

Процент бездомных, которые живут на улице по собственной воле, и как будто бы, потому что им самим так хочется — 2-3 % от всех бездомных. Но и с ними, на самом деле, все совсем не так просто, и в каждом конкретном случае нужно копать глубже, потому что зачастую человек говорит: «Да, это мой личный выбор», но при этом выясняется, что на самом деле у него какие-то душевные заболевания есть, или выясняется, что на самом деле его из квартиры выгнали близкие, но это, конечно, настолько болезненная для него тема, что он не будет этим делиться с малознакомыми людьми.

Про «личный выбор» нередко говорят люди, которые много лет прожили на улице. Они не верят, что когда бы то ни было выберутся с улицы, и говоря, что им и так хорошо, они достигают хоть какого-то относительного психологического комфорта. Такое «от противного» – я вашему обществу не нужен? Ну и вы мне все не нужны.

По всем исследованиям, которые проводили мы и не мы, действительно только 2-3 % бездомных говорят, что жизнь на улице — это их осознанный выбор.

Денег давать бездомному не стоит. Стоит поговорить с ним по-человечески: это уже большое дело и для него, и для вас. Ему можно помочь какой-то едой, одеждой, если есть такая необходимость. Поискать для него информацию в интернете. А давать ему деньги не стоит, потому что вы действительно не знаете, что произойдет с этими деньгами. Уже не говоря про алкоголь, к сожалению, есть множество профессиональных нищих, которые, в большинстве случаев, к бездомным никакого отношения не имеют: для них это просто способ заработка и, зачастую, они не для себя даже эти деньги зарабатывают, а для хозяина.

Бывает, что я даю деньги каким-то пенсионерам, которым, например, в магазине денег не хватает, но это другая история.

Ночлежка работает только по запросу. У нас, к сожалению, нет ресурсов самим идти к людям, поэтому мы помогаем только тем, кто сам к нам обратился, пришел к Ночному автобусу, в Пункт обогрева или на Боровую. И мы никому не навязываем нашу помощь, никому не навязываем, кому как жить.

95 % людей, которые к нам обращаются — это или уже бездомные или те, кто чувствует риск оказаться на улице. У них съемное жилье, не хватает денег, нет регистрации, их пытаются мошеннически лишить жилья и прочее. Они приходят к нашим юристам.

В среднем, в нашу консультационную службу обращаются 50 человек в день. И все получают консультацию социального работника, получают еду и одежду. В случае, если одной консультации недостаточно, мы человека берем на сопровождение, назначаются повторные встречи, уже соцработник и человек могут идти вместе в какие-то службы: в УФМС или пенсию оформлять, или инвалидность, или что-то еще… А если у человека есть запрос поселиться в приют, мы оцениваем, что у нас с местами и говорим: «Извините, приходите через неделю», или – если считаем, что у человека проблемы с алкоголем: «Извините, но вас мы поселим только тогда, когда вы решите работать с зависимостью». Мало у нас, конечно, мест. Через приют проходит около 200 человек в год, а бездомных в Петербурге, по нашим оценкам – около 60 тысяч.

Планерка в «Ночлежке».

Помочь человеку вернуться к обычной жизни — это не только вопрос документов, трудоустройства и прочего. Это вопрос восстановления социальных связей и готовности к этому восстановлению социальных связей. У нас сейчас есть 6 психологов-волонтеров, и у каждого из них есть несколько человек на сопровождении. Еще ведутся группы арт-терапии. Еще есть совместные выезды жильцов в музеи.

Что касается людей, у которых серьезная инвалидность, очень пожилых людей, то все, что мы можем для них сделать — это помочь им устроиться в дом инвалидов и престарелых или воссоединиться с родственниками. Домов престарелых, конечно, не хватает. Места в них освобождаются только, когда кто-то умирает, а процедура устройства в эти дома очень забюрократизирована. Я, на самом деле, не понимаю, как люди могли бы туда попасть сами, без помощи наших социальных работников. Туда нужно собрать примерно 30 документов, да еще и подгадать, когда ни у одного из документов срок не истек. Только через полгода-год человек может встать на очередь в интернат и потом еще неограниченнный срок ждать, пока освободится место. Люди с первой-второй группой инвалидности или инвалиды по старости — они на улице просто не выживут за эти полтора года, которые нужно ждать место в интернате. Поэтому они живут у нас. Из 52-х наших жильцов примерно 20 человек — это инвалиды.

Мы пытаемся связаться с родственниками, но, конечно, если родственники говорят: «Отстаньте, мне все это неинтересно», мы не будем настаивать. У нас нет сил и ресурсов на то, чтобы ехать, пытаться поговорить, но бывают и другие ситуации. Бывает, что человек, с одной стороны, не общался 20 лет с родителем и на порог его не пускал, а с другой стороны, что ему как-то от этого плохо и неуютно, да и обстоятельства могли измениться: раньше он жил в однокомнатной квартире, а теперь у него дом. Раньше отец пил, а сейчас не пьет. Такое бывает, что люди как-то заново знакомятся и воссоединяются с семьей. А еще есть люди, которые устраиваются сторожами в какой-то загородный дом, и счастливы жить с собакой в сторожке. Есть вот человек, который уже несколько лет работает на скорой помощи, а когда-то жил у нас два года.

Сами того не желая, мы, отчасти, превратились в кадровое агентство, мы обросли контактами фермерских хозяйств, строек, приютов для животных и других мест, в которых время от времени нужны работники.

Конечно, когда к нам впервые обращается какой-то работодатель, мы пытаемся навести о нем справки, чтобы удостовериться, что там не обманывают людей, не платя им деньги, потому что такого, к сожалению, очень много.

Отношения с правительством у нас, безусловно, непростые. С одной стороны, чиновники, как мне кажется, понимают, что мы неплохое дело делаем, дело, которое должны были бы делать городские власти. А с другой стороны, от нас много шума: мы не стесняемся, если видим какие-то нарушения законов, писать в прокуратуру, рассылаем постоянно пресс-релизы и ведем себя порой вызывающе с целью привлечь внимание к проблеме. Из государственных источников формируются примерно 10% нашего бюджета. Правда обратно, в виде налогов, мы платим в полтора раза больше.

У разных благотворительных организаций разный подход. Кто-то считает, что критиковать власть страшно, потому что денег не дадут, да еще и закрыть могут. Мы придерживаемся другой точки зрения, что деньги эти — не какая-то подачка, что это деньги налогоплательщиков. И наша главная ответственность в том, чтобы деньги эти были эффективно потрачены на помощь бездомным. Репутация — это самое главное, что у нас есть. И мы всегда отчитываемся как перед городом, так и перед всеми вообще – отчетности у благотворительных организаций больше, чем у любой коммерческой.

35% нашего бюджета — это частные пожертвования. И это, на самом деле, очень круто, потому что еще 3-4 года назад частные пожертвования составляли всего 5%. Огромное спасибо всем, кто нас поддерживает и поддерживал. Еще процентов 10 — это бизнес, с бизнесом, как мне кажется, мы еще не научились общаться. Нам с бизнесом тяжело, потому что мы не привлекательны. Для бизнеса иногда важно сказать: «А мы вот детям помогаем!», а сказать «А мы вот бездомным помогаем» — обычно бизнес не в восторге от такой перспективы. И даже бывают случаи, когда нам помогают, но говорят, ребята, только вы это не афишируйте. Еще процентов 35-40 — это деньги зарубежных фондов: и религиозных, и светских, которым мы пишем заявки на конкретные проекты.

Проект «Нетолерантное кафе» от «Ночлежки» на фестивале «Вконтакте»

Вот, например, “Закон об иностранных агентах”, который на самом деле не закон, а поправки к закону. Там сказано, что если организация получает деньги из-за рубежа и занимается при этом политической деятельностью, то она должна регистрироваться в качестве иностранного агента. Нужно понимать, что закон этот очень лукавый, и, на самом деле, любую благотворительную организацию можно согласно этому закону обязать вступить в реестр иностранных агентов. Если организацию вносят в этот реестр, то она обязана всю свою печатную и интернет-продукцию маркировать знаком «иностранный агент», вплоть до того, что я в начале этого интервью должен был бы представиться как директор организации-иностранного агента или по-моему даже взять телефонную трубку со словами «иностранный агент слушает!». Кроме того, нужно сдавать еще больше отчетности, хотя благотворительные организации и так отчитываются серьезнее, чем коммерческие организации. Некоторые люди перестанут жертвовать в такую организацию, еще, естественно, ни один чиновник не станет с вами разговаривать, если вы организация “иностранный агент”, конечно, никаких денег ни из каких городских или федеральных бюджетов вы больше никогда не увидите, ну и на самом деле это просто во многом невозможность функционировать. О лукавстве я сказал, потому что под политической деятельностью, на основании этих поправок, может пониматься все, что угодно. Например, интервью — это попытка изменить общественное мнение; попытка изменить общественное мнение — это политика. Значит вы занимаетесь политикой, значит вы — иностранный агент. Понятно, что этот закон создан для выборочного примения и закрытия неугодных организаций. “Комитет солдатских матерей” внесли в этот реестр, “Мемориал”, “Голос” и многих других. И нас, и многих наших коллег проверяли – такие внеплановые прокурорские проверки, которые, на самом деле, тоже незаконны, потому что должны быть основания для любой проверки, в том числе внеплановой.

Я совершенно уверен, что люди, которые выходят на площади, что-то меняют. Как минимум в себе.

Ничто не вечно, но, я думаю, что в ближайшие годы работать будет все сложнее. Власть никак не заинтересована в создании гражданского общества, а общественные организации — это, конечно, важный элемент гражданского общества. Я думаю, что и дальше будут приниматься попытки взять все это под контроль. Часто я слышу вопрос от наших потенциальных волонтеров, от знакомых: «А кому вы подчиняетесь?», то есть людям до сих пор сложно осознать, что такое общественная организация, что это просто группка людей, которая организовалась, потому что ей хочется что-то делать.

У нас довольно много волонтеров, но, с другой стороны, чем больше у нас волонтеров, тем больше проектов и идей, которые можно воплотить в жизнь. Мы всегда рады новым людям.

Наш сотрудник — это, с одной стороны, профессионал. В благотворительности, в общем, очень много хороших людей, пожалуй, такой концентрации добрых и интересных людей я нигде больше не видел, и думаю, что не встречу, но при этом профессионалов в этой сфере довольно мало. Ресурсов у Ночлежки мало и мы очень стараемся тратить их наилучшим образом. Необходимо, чтобы тот, кто занимается пиаром, был бы профессионалом в пиаре, тот, кто ищет деньги, действительно умел бы это делать эффективно, а соцработник был бы самым лучшим соцработником. Чтобы все мы непрестанно развивались и расширяли спектр вещей, в которых мы можем людям помочь. Еще одно необходимое качество — это осознанность работы. Конечно же, мы тут работаем не от звонка до звонка. Чаще приходится выгонять коллег вечером с работы, чем кого-то контролировать.

В среднем наши сотрудники сейчас получают процентов 60  от того, что могли бы зарабатывать в коммерческой организации.

Мне кажется, у нас очень крутая команда, и, я надеюсь, что все люди, которые сейчас работают в “Ночлежке”, здесь надолго.

 (Беседовала Настя Рябцева, фотографии из архива «Ночлежки»)