Надежда

Я годы не считаю. Давно сюда хожу, давно. Мы все сюда идем, все автобус знают и приходят — есть-то хочется. Здесь не ругают, не обижают, кормят. Сегодня рано пришла, автобуса еще не было, пошла в «Дикси» греться. Ноги замерзли очень. Там таджики посмеиваются, но не гонят меня. Хорошо, что не гонят. Сейчас поем, ноги отогреются. Ох, хорошо, суп горячий, вкусно как. Надо аккуратно только, а то обольюсь, вся буду жирная.

Сейчас вот поем и пойду до моста Благовещенского. Там магнитики буду продавать и фонарики. Надо успеть до развода быстренько продать, деньги заработать. Во всем эти деньги виноваты — они как мусор. С ними сложно, а без них плохо. В два часа уже закончу, может, поспать получится. Я знаю, где на Невском можно переночевать. Может, в кафе посижу немного, может, в подъезде. Может, в коммуналку одну пойду, если пустят знакомые. Там пять комнат, все заняты. Но если денег дать, то пустят поспать. В палатках еще можно поспать, которые «Ночлежка»-то ставит. Они большущие такие — человек сорок влезают. Там еще чай тебе дадут, макароны. Но с утра, в восемь, нужно уходить.

Я из Белоруссии. Муж мой умер, я сюда приехала. Там дом остался, в нем сейчас старшая сестра с детьми живет. А я уже 10 лет в Петербурге. Что я тут делаю? Работаю, конечно. А что мне, гулять? Я никогда счастливой не была. Все бегом, бегом, работала, работала. Уборщицей работала в магазинах одёжи. Там по месяцам работала: месяц работаешь — потом нас увольняют. Мы же временно работали, по паспорту, 300 рублей за день. Копейки получали. Это сейчас люди зарабатывают 10 тысяч. Я никогда таких денег не получала. Потом на заводе работала, тяжело там было. С восьми до восьми работаешь у станка, вся в мазуте, в масле, в серебре. Вся пыль на тебя летит. Перчатки, халат — сразу после смены в мусорку. Чугун, бронзу таскаешь. Зарплату по три месяца не выдавали. Начальство деньги получало, а мы — нет. Мы выносили металл через проходную, продавали и делили деньги на всю бригаду. А что делать? Потом сократили, уволили нас.

Жили мы в обычных задрипанных коммуналках. В таких коммуналках, что не хочется даже и жить. Клопов там — ой. Собрать все вещи, плюнуть и уйти, провались оно все. Никогда мы не будем жить в отдельных квартирах. Может, дети наши будут. А нас никуда уже не возьмут. А потом нас из коммуналок прямо на улицу выселили. Бандиты покупали наши комнаты и говорили: «Выметайтесь, пока вас не прибили здесь».

Всегда мы жили плохо. Всегда голодные были. Сейчас этой тарелкой мы наедаемся, да и просто поддержать друг друга приходим. Хотя нас сейчас меньше половины осталось. Татьяна погибла. Она жила в подъезде, молодая, 41 год. Упала с лестницы, ударилась виском. Коля ее, они вместе 10 лет были, скорую вызвал, но та опоздала. Умерла она. Он так плакал, говорил: «Не знаю, как я буду жить без своей Татьяны. Я, может быть, сам себе смерть найду». Жалко его. Столько лет я их знаю — они всегда жили душа в душу, такие спокойные ребята. Коля всегда улыбался. Он работал грузчиком, а Татьяна всегда его встречала. Они тоже сюда приходили кушать. Я ей говорила: «Татьяна, ты не кури, это вредно для легких». Я сама и водку не пью, и не курю. Ей в долг деньги на сигареты давала, а обратно долг никогда не брала. Мне зачем? Я денег заработаю, люди дадут. Не надо мне отдавать.

Пить никогда не пила. Я учиться в юности любила, я вообще все любила, и общаться любила. Раньше, знаете, и время было проще. Не только потому, что дешевле. Раньше и простоты больше было, скрытности не было. Люди меньше друг друга боялись и больше друг другу помогали.

Дочка старшая далеко живет, на Ладожской. Ну что я, поеду к ней: «Ой, пусти меня переночевать»? Нет уж, я не прошу ничего, сама справлюсь. Хорошие люди мне и так помогут. А то зять опять скажет: «На хрен ты мне нужна здесь». Или она на меня орать будет. Она орет, а я молчу. А младшая со мной живет, болтается со мной вместе. Я работаю на мосту. Надо ведь работать, двигаться, иначе денег не будет. Я не могу сидеть на одном месте. А она то работает, то не работает. То ей не нравится, то другое ищет. Я ей говорю: «Что ты другое найдешь? Работала в одном месте — надо было там и оставаться». А где она лучше-то найдет? Мы же никому не нужны.

Все время мерзну, в двух пальто хожу. Они поношеные мне достались. Это в «Ночлежке» выдают на Боровой: пальто выдают, кофты, носки, ботинки. Дают один раз, а в следующий раз через три месяца можно получить. Как-то такую куртку хорошую принесли, а я, дура, не взяла. Тепло было, я подумала: «Ай, потом приду, возьму». И все, осталась без теплой куртки. Теперь это пальто ношу, не снимая, второй год уже. Тут, вон, протерлось уже, видишь, дырочка на рукаве? И оно на пуговицах, а пуговицы разлетаются — когда идешь, все распахивается. Приходится подвязывать платками. Куртку хотела себе купить, чтобы на кнопках, не на пуговицах. Посмотрела, она стоит две тысячи рублей. Две тысячи! Как я ее куплю? Кроссовки купила за 500 рублей, на размер больше взяла, а они порвались на пятках. Хожу в рваных. Были еще у меня летние тапочки такие, с дырочками по бокам, но в них холодно. Да и куда-то я их дела, не помню уже. Вещи оставляешь, потом придешь, а все уже выкинуто или своровано, уже обокрали.

Скоро зима, холодно будет. Зимой где-нибудь в берлоге, как медведь, залягу (смеется). Может, и кушать не буду приходить. А то как в такой мороз ехать, замерзнешь совсем. Это сначала надо к Боткина идти, там тоже кормят. А потом мчаться сюда. Мчаться, чтобы успеть тарелку супа горячего поесть. На Балтийской еще можно по талонам поесть. Только там надо флюшку раз в год проходить. Если флюшка есть, они тебе талоны дают. А по талонам два чая и два куска хлеба и разовые макароны, ну эти, запаривать которые надо.

День рождения у меня в конце августе, я — Дева. С ребятами мы посидели, я им водки поставила, закуски, себе сок, я водку не пью. Ничего мне не дарили. Да мне и не надо никаких подарков, у меня все есть. Мне поплясать бы да попеть. Мы всякие песни пели — и русские, и белорусские.

Я крещеная. В церковь каждый день хожу, на Смоленку. И на кладбище хожу, у меня там две подруги лежат. Татьяна, вот, и еще одна. И меня тоже тут похоронят, в Петербурге. Два века ведь не сможем жить, правильно? Только неизвестно — куда засунут, в какой мешок. Такой жизнью живешь — скорей бы уже умереть. А вообще передайте, что у меня все хорошо. Это вам, молодым, надо устраиваться, работать надо. А у меня все хорошо.